The article introduces the reader to the archival materials that reveal little-known page of life and scientific work of V.V.Кhvoіka. The article is based on the letters and memoirs of contemporary V.V.Кhvoіka‘s writer A. N. Alexandrovski. The article described the author's version of the relationship of V.V.Кhvoіka, with A. N. Alexandrovski as well as B.I. Khanenko, Tereshchenko and V.B. Antonovich.
В. А. КОЛЕСНІКОВА
НЕВІДОМІ СПОГАДИ ПРО В.В. ХВОЙКУ
Стаття знайомить читача з архівними матеріалами, що розкривають деякі аспекти життя та діяльності В.В. Хвойки, викладені у споминах його сучасника А.Н. Александровського.
Ключові слова: Наукова біограф істика, археологія, персоналії, архіви, епістолярна спадщина.
Під час роботи з архівними джерелами завжди присутня можливість несподіваних знахідок. Одне з таких невеличких відкриттів сталося нещодавно під час опрацювання документів фонду X «Українська Академія наук-Всеукраїнська Академія наук (УАН-ВУАН) (1918-1934). Архів і колекція документів, зібраних її установами XVI-XIX ст.» в Інституті рукопису НБУВ. Серед документів були знайдені спомини про В.В.Хвойку, написані одним з його давніх приятелів – А.Н.Александровським під назвою „Викентий В’ячеславович” Хвойка. (ІР НБУВ Ф. X № 7135)
Візитна картка Олександра Александровського
Текст є цінним джерелом, оскільки містить багато цікавої інформації. Частково ця інформація раніше була невідома. Частково вона підтверджується завдяки існуючим відомостям. Окрім того, оскільки автор тексту був професійним літератором, в тексті добре передається атмосфера місця та часу подій, яскраво описуються різні ситуації. Давнє знайомство та приятельські стосунки автора статі із В.В.Хвойкою надають тексту особистого емоційного забарвлення.
Метою запропонованої статті є публікація вказаного тексту, супроводженого деякими коментарями.
Текст є машинописом з рукописними правками без дати. Схоже на те, що знайдений рукопис був підготовлений як стаття-спомин. Хоча текст не продатований , виходячи із стилістики та правопису тексту, скоріш за все він був написаний до 1917 року. Відомо, що учениця В.В.Хвойки та його наступниця на посаді хранителя археологічного відділу Київського музею а в подальшому співробітниця ВУАКу В.Є Козловська, збирала спомини про свого вчителя. Можливо, вказана праця є одним з подібних споминів.
Перебування цього документу у фонді „АН”, можливо, пов’язане з тим, що у складі Всеукраїнської академії наук у 1919 р. була утворена Комісія по складанню біографічного словника діячів України (далі – «Словник»). Планувалося, що «Словник» буде містити відомості про представників усіх національностей, «якщо вони працювали на території, що посідає український народ», а також дані про діячів українського походження ІР НБУВ, (ф.Х спр. 18686. Арк.. 167) . Ця думка підтверджується також наявністю у вказаному фонді рукопису того ж автора про Ф.Вовка.
Прізвище Александровських в документах, що стосуються В.В.Хвойки зустрічається неодноразово. Напевно, що найперше це стосується часу переїзду В.В.Хвойки з Чехії. Відомо, що проживши в Празі до 1876 року, В.В. Хвойка переїхав на постійне мешкання до Києва. Які причини змусили його залишити батьківщину, не встановлено. Можливо, до цього спонукала якась романтична історія, хоч достеменно це невідомо - різні джерела дають різні свідчення. Особисте життя В.В. Хвойки завжди перебувало під завісою - він не любив його афішувати і, зокрема, говорити про причини, які викликали його переїзд до Росії.
За свідченням В.Є. Козловської, В.В. Хвойка переїхав до Києва із чеською родиною Чермак (ДАО, ф.153, № 321, арк.5), щоб уникнути небажаного шлюбу із багатою але нелюбою йому дівчиною. Виходячи з інформації, що наводить В. Воколек, за рік до від’їзду В.В. Хвойка познайомився у Празі з Александровськими - російською родиною французького походження. З ними він і переїхав до Києва і в цій родині навіть деякий час жив. Можливо, причиною переїзду стало почуття до однієї з дочок Александровських, котра потім захворіла на невиліковну душевну хворобу (Vokolek, 1965а, с. 127).
Поштова картка від О. Александровського до В. Хвойки. Науковий архїв Інституту археології НАН України
Вивчення особистого листування В.В. Хвойки дозволяє також висловити деякі припущення щодо можливих шляхів знайомства В.В.Хвойки з Ханенками та Терещенками завдяки знайомству з Александровським, який мав товариські стосунки з родиною Терещенків, подорожував з ними за кордоном (ІР НБУВ, ф. 153., № 101). Щоправда, немає прямих доказів того, що ця людина походить із вже згадуваної родини Александровських, з якими В.В. Хвойка познайомився ще в Празі. Проте, якщо припустити таку можливість, то стає зрозумілим, звідки у В.В. Хвойки з’явилися такі покровителі, як Ханенки та Терещенки.
Розкопки В. Хвойки на садибі Петровського у Києві, початок ХХ ст. Фото і малюнок з Наукового архіву Інституту
археології НАН України
Напевно, саме А. Александровський міг познайомити В.В.Хвойку з ще однією „знаковою” для нього людиною – В.Б. Антоновичем, адже А. Александровський був студентом університету св. Володимира і навчався у професора В.Б. Антоновича (Александровський, 1997. С. 352-358).
еред епістолярної спадщини В.В.Хвойки є декілька листів від А.Н.Александровського (НА ІА НАНУ, ф.2, №№ 3-5) (див. рис.), характер яких підтверджує тривалі особистісні стосунки між респондентами. Листи датовані часом від 103 до 1910 років і написані з різних місць як Росії так і з-за кордону. В них: привітання із святами, інформація про нові розкопки, наприклад, в Перу, де знайшли «горшки с изображениями из жизни инков», повідомлення про обрання членом Саратовської архівної комісії.
Серед іншого також висока оцінка археологічної вдачі В.В.Хвойки: «Говорят, что Вы «маг и волшебник» добывая замечательно интерсные вещи из-под земли». А також його праць «С большим удовольствием получил и с большим наслаждением читаю Ваш “Каменный век Среднего Приднепровья», которым Вы обессмертили свое имя не только в археологии, но и среди всего общества.
Отже, багаторічне знайомство та тісні стосунки з В.В.Хвойкою дали можливість А.Александровському написати спомини про вченого, які дозволяють нам сьогодні побачити цю людину очами сучасника. Нижче наводимо текст рукопису. Текст поданий мовою оригіналу – російською.
Лист О. Александровського до В. Хвойки. Науковий архів Інституту археології НАН України
Викентий Вячеславович Хвойка
Народ верит, что клад дается в руки только знающему «слово».
Покойный Киевский археолог, Викентий Вячеславович Хвойка, знал это слово. Он уважал в себе и других человеческую личность, относился совершенно одинаково ко всем национальностям, сословиям, с одинаковым вниманием выслушивал и мнение знаменитого ученого, и простого хлебороба, у него не было и тени ложного самолюбия, профессиональной зависти, обладал он невероятным терпением, трудоспособностью, и все это покрывалось высокой жизнерадостностью во время работы и при общении с людьми. По своей исключительной простоте, он очень походил на счастливых представителей первобытного человечества, с которыми ему приходилось чувствовать себя в самых близких отношениях. Постоянное общение с жизнью первобытного человека делало жизнь Хвойки счастливой.
«Он со своими кремнями и глиняными горшками жил хорошо», ему «гораздо стало хуже, когда появились металлы», ему «теперь особенно плохо, но» он «все-таки добивается и добьется утраченного счастья», он «сумеет устроит свою жизнь даже с металлами, как это теперь не трудно», он «по существу очень хороший», – я его «отлично знаю с детства» часто говаривал киевский археолог, любовно рассматривая глиняные черепки, на которых был нацарапан первый орнамент человека. Знакомство с первобытным человеком Хвойка начал в Киеве, на Кирилловской улице в той самой усадьбе, которая потом перешла к Зайцеву и фигурировала в знаменитом деле Бейлиса. На глубине 6-10 саженей от поверхности земли, под слоем чернозема, леса и песку, накопившихся в течение нескольких десятков тысяч лет, он нашел остатки костров, кремневые инструменты, которыми работал первобытный человек, кости первобытных животных.
К открытию стоянки Хвойка приступил, тщательно изучив особенности изменения почвы в основании глубокого обрыва.
С разрешения тогдашнего владельца усадьбы он приступил к раскопкам. На первых порах были найдены обделанные кремни, которые были показаны профессору В.Б. Антоновичу.
Владимир Бонифатьевич, а потом вскоре профессор минералогии Феофилактов выразили предположение, что на этом месте могут быть и остатки первобытных животных. Предположения профессоров оправдались: рядом с кремнями были найдены остатки костра, кости мамонта, пещерного медведя, первобытных деревьев. Все это было найдено не сразу; многое было открыто уже тогда, когда усадьба перешла к Зайцеву, который на месте раскопок стал добывать глину для своего кирпичного завода. Это дало повод многим историкам и археологам утверждать, что на Кирилловской улице собственно и раскопки не было, – брали мол глину для кирпичей. Хвойка заметил кремни и кости и предъявил их ученым людям, которые и определили значение находки. В подтверждение этого показывают фотографию позднейшего периода, когда на месте раскопки действительно брали глину, а среди раскопок стоит сам Хвойка.
Явилось много охотников быть «авторами» открытия стоянки первобытного киевлянина; появилась целая полемическая литература, очень похожая на полемику в самом начале 18-го века по поводу открытия Гарвеем закона кровообращения; многие тогда приписывали открытие Гарвея своему главному содействию, другие говорили, что закон кровообращения был известен еще при Гиппократе и что Гарвей не сказал ничего нового.
Так было и здесь. Являлся какой-нибудь ученый к Хвойке, выпрашивал у него кусочек кости мамонта, кремешок, составлял «ученый» доклад:
«Приказчик Хвойка, присутствуя при выемке глины, обратил наше внимание на найденные им куски кремней и костей. Мы отправились на место этой находки… мы нашли…»
Другие утверждали, что нового в находке Хвойки ничего нет, – это, до некоторой степени, и правда; но важно было нахождение в Киеве первого отправного пункта человеческой жизни в связи с дальнейшими елэдонами и важно было также нахождение следов употребления огня в самый отдаленный период жизни человека. В.Б. Антонович и Феофилактов стояли, разумеется, в стороне от «ученой» полемики, которая сослужила Хвойке ту службу, что на раскопку обратили внимание заграничные ученые, приехала целая экспедиция, которая исследовала место стоянки, известила, что открыл ее Хвойка и что только ему принадлежит честь находки стоянки первых киевлян со всем их хозяйством. В конце концов, честь открытия стоянки первобытного человека осталась, конечно, за Хвойкой.
На верху усадьбы красовались тысячелетние дубы; между ними Хвойка открыл много интересных славянских могильников с характерными следами ритуала сожжений трупов. Предполагалось с самого начала сохранить эти могильники в назидание потомству, поставить их под стекло; пока строились планы, Зайцев срубил дубы, срыл могильники, обезобразил своим кирпичным заводом самое живописное место во всем Киеве.
Прах наших предков был перемешан с глиной, обращен в кирпичи, кирпичи же пошли на построение домов Лукьяновки. Рядом с усадьбой Зайцева находится усадьба известного художника Святославского. Художник предложил Хвойке для раскопок свою гору, которая когда то возвышалась над древним Днепром, теперь круто поворотившим вправо и оставившим большую плоскость, на которой раскинулся теперешний Подол. Оказалось, что гора была покрыта когда-то землянками-хатками, жители которых питались продуктами охоты и рыболовства; ели они не только рыбу, но и ракушки; у человека много было глиняной посуды ручной работы, кремневые ножи отличались замечательной отделкой. Самый лучший я нашел на самом верху горы неглубоко под землей, недалеко от той ямы, где впоследствии (через 20 лет) было найдено тело Ющинского. Какой бы шум подняли Шмаков и Замысловский, если бы этот нож был найден во время дела Бейлиса.
Приднепровский человек был особенно мил сердцу Хвойки: он с замечательным старанием собирал черепки горшков, которые потом соединял, склеивал, восстанавливал таким образом первобытную посуду. Это занятие увлекало его: оно походило на модную теперь игру, когда соединяют кусочки распиленных картинок, с тою только разницей, что соединять черепки, пролежавшие в земле тысячелетия было гораздо труднее, а результаты работы гораздо интереснее.
Маленькая квартира Хвойки на Константиновской улице была наполнена гостями. Бывал часто Святославский, вдохновившийся бытовыми подробностями давно минувшей эпохи, заходил Ляскоронский, теперь профессор, собиравший любопытные рассказы из народных уст, соответствовавшие летописным событиям, – помню я записанными рассказы о нашествии «Батика»; особенно хорош был рассказ о неудачном походе Владимира Мономаха на половцев, когда при обратной переправе через Днепр утонул молодой князь.
Приходил Хаим Большая Губа, скупавший древности юго-западного края и перепродававший их любителям за большие цены; за неимением в Киеве тогда музея древние вещи по большей части уходили за границу. Всю выручку от своих операций Хаим жертвовал бедным евреям, сам же до самой смерти ходил Диогеном.
Приходил молодой еврей с большими скорбными глазами; раньше он принадлежал к компании сбытчиков фальшивых древностей, теперь мечтал о том, как хорошо бы было устроить мастерскую для выделки подражаний древним вещам. Имитация гораздо сильнее действует на образование среднего человека, она более развивает его вкус, чем настоящая вещь, в которой нет ничего подчеркнутого, чтобы обратить внимание на стиль и эпоху. К сожалению любитель требует только «настоящую древность», в которой он смыслит мало. А это ведет к тому, что ему подсовывают подделки; на этой почве у еврея произошла однажды очень печальная история. Дело было так.
Жил на юге замечательный знаток древнего искусства и великолепный ювелир, который был известен под именем «Штабс-капитана» (подделыватели не любят называть свои настоящие имена). Штабс-капитан удивительно мог проникаться эпохой, делал не только подражания, но и сам создавал уники. Особенно хорошо удавалась ему Скифия и Греция. Когда он работал для музея, то старался воспроизвести эпоху точно; для «знатока-любителя» вводил несколько едва заметных настоящему знатоку тривиальных черточек; над невеждой-любителем он глумился, вставляя в древности явные несообразности.
Однажды он «создал» великолепную золотую греческую монету «уникум» и послал ее через нашего еврея к одному выдающемуся киевскому нумизмату «для искушения».
Знаете ли что, – если бы этот профессор мне за эту монету морду побил, я бы ему ручки расцеловал да и штабс-капитан тоже был бы рад. – ему знатока хотелось найти, настоящего знатока, с которым можно было поговорить по душе насчет старины, но разве ученые знатоки? Он был в восхищении от монеты, дрожал от радости: Где вы нашли? Я это сокровище сейчас пошлю в Петербург! Мой друг, найдите мне еще один экземпляр…
Приношу вторую монету; показывает мне нумизмат телеграмму из Петербурга, – там все ученые в восхищении; послали монету за границу и требуют себе вместо нее другую. Говорю как честный человек: Господин профессор, может быть уже довольно! Два уникума трудно вместе достать, а когда потом приходит вслед за ними еще третий, то что об этом скажут, как об этом подумают?
– Мне, голубчик, нужна третья монета: в подлинности нет никакого сомнения, – я и мои товарищи в Петербурге на этот счет собаку съели.
– Давайте третью! – говорю я штабс-капитану, тот аж почернел, но дает третью.
Приношу третью, а в это время получается из-за границы телеграмма: – Монета поддельная. Профессор, как держал телеграмму, так, не выпуская ее из рук, и умер… Вы можете себе представить как мне это было приятно: эту историю всю жизнь не могу забыть.
Поддельная тиара в Лувре была, по всей вероятности, делом рук преемника штабс-капитана. Когда подделка была открыта, ювелир начал открыто делать имитации в Париж. Незадолго до смерти Хвойки подделыватели наградили скифскими древностями Московский музей. После Москвы привезли скифскую вазочку и зеркало с изображениями золотых зверей в Киев. Покойный Мазараки, знаток Скифии, принял их за настоящие, Хвойка заметил, что зеркало было настоящее скифское, а звери поддельные (метод подделки Луврской тиары). Женщина, принесшая вещи, услышав такую оценку, убежала, оставив вещи в назидание потомству; в Москве забили тревогу, подделывателей нашли, привлекли к суду, приговорили к тюрьме. А как было бы хорошо, если бы осужденные использовали свой талант для открытой имитации древнего искусства, получившего особый вкус и аромат в степях Южной России; за свою подделку с москвичей они взяли очень скромную сумму.
Заходили к Хвойке рабочие, прокладывавшие канализацию: из недр исторического города извлекалась масса предметов прошедшего. Хвойка назначил премию рабочим за каждый принесенный предмет, каково бы ни было его качество, около его квартиры выросли целые горы всякого хлама, но вместе с хламом приносили и высокоценные памятники старины. Нужно было обращать внимание на место, где был выкопан ценный предмет, на степень культурности почвы, за этим уследить одному было трудно да и подрядчики очень косо смотрели на археолога, который мешал своими наблюдениями работе. На этой почве разыгрывались иногда очень прискорбные сцены: около квартиры Хвойки на Константиновской улице, рабочие, прорывая канаву, напали на огромный клад древней стеклянной посуды из примитивного стекла, нашли принадлежности древней мастерской. Принялись осторожно разбирать –работа остановилась. Прилетел рассерженный подрядчик и велел рабочим разбить все вдребезги, даже те вещи, которые были вынуты уже из канавы. Обратился было Хвойка к содействию полиции, но та встала на сторону подрядчика и ценное собрание было обращено в груду осколков.
К Хвойке заходили крестьян, приносили ему в мешках свои археологические находки; принесли однажды дубовый гроб с остатками воина в доспехах великокняжеского времени и с византийской иконкой на груди.; этот замечательный памятник прошлого приобрел в свой музей за 700 рублей Хойновский, заменивший, к сожалению полуистлевший череп воина новым.
Из разговоров с крестьянами, Х. убедился в существовании неизвестной и своеобразной культуры в области Приднепровья и послал первые найденные им черепки через Ф.К.Волкова в Парижское антропологическое общество.
Эти черепки произвели большую сенсацию на заседании Парижского антропологического общества 3 марта 1897 года. Докладчиком был Ф.К.Волков, он сообщил о стоянке первобытного человека на Кирилловской улице, потом показал черепки с оригинальным орнаментом, найденные им около Триполья. На них налетели в один миг Мортилье и другие горшечники: удивление, восторг, недоумение – все смешалось в общем гуле, все другие доклады пошли насмарку; констатирован был факт нахождения новой неведомой до сих пор культуры, которую забыла история, просмотрели археологи. Французы по черепкам сразу отметили важность нового открытия Хвойки, обратили внимание на оригинальный орнамент, на форму сосудов, которая намечалась черепками, стали делать химический анализ красок, определять химический состав глины на Севрском заводе.
Принявшись за исследования новой культуры около Триполья, Ржищева, в с.Веремья, Хвойка обнаружил в 1901 году целый некрополь , относившийся к каменному веку, в конце которого только изредка стали появляться медные предметы. Близкие умершего ставили возле остатков сожженного праха покойника пищу, посуду, каменные орудия, камни на которых растиралось зерно. Посуда была сделана из отличной глины и по своей форме отличалась не только оригинальностью, но иногда даже и загадочностью. Горшки с маленьким дном и маленьким отверстием были очень затейливо построены в геометрическом отношении, когда при наименьшем объеме нужно было вместить побольше; назначение двойных соединенных между собой сосудов, представляющих пустые концы, соединяющися между собою сообщающимися усеченными верхушками так и осталось невыясненным, а между тем такого рода странных биноклей было при погребениях очень много и при том самого разнообразного размера.
Самое же оригинальное в горшках – орнамент – смелость оригинальность и своеобразная красота его приковывают внимание чуткого зрителя, овладевают его душою, как картины и статуи лучших художников. Хвойка назвал открытую им культуру трипольской, другие называют домикенской; в киевском музее витрины с посудой этой культуры надолго задерживают внимательного обозревателя…. Покойный великий князь Константин Константинович Забывал около остатков загадочного народа о том, что он в Киеве и ему давно пора на поезд. Что-то патриархально-добродушное таится в этих глиняных некрополях и вместе с тем вероятно, мудрое – был какой-то секрет счастливой жизни, сохранившийся только в смелом чертеже орнамента, в красках, которые отдаленно напоминают Грецию, в простеньких жертвенных алтарях и незатейливых глиняных божествах.
– Идущий позади не оставляет в забвении отошедших. – говорят древние надписи: шедший позади на расстоянии тысячелетий Хвойка вызвал из забвения целый народ. Это огромный подвиг.
Старый Киев – место где хранятся в земле сокровища великокняжеского периода, зарытые во время нашествия кочевников. Перед взятием Киева Батыем киевские сокровища были зарыты около Десятинной церкви; в 1828 году уцелевшие стены церкви были разрушены помещиком Анненковым, который на месте развалин построил новый храм, раскопал окрестности с помощью крепостных рук. Найдено было им очень много драгоценных вещей, из них в университетский музей поступило самое ограниченное количество. Куда девалось остальное? Хвойка приступил к обстоятельному расследованию этого вопроса, употребив на это много времени, старания и искусства и в результате получились такие строго проверенные на основании показаний многих лиц сведения. Анненков нашел в окрестностях Десятинной церкви золотую посуду с эмалью греческой работы, бывшую, вероятно, на пирах Владимира, великокняжеские бармы, массу колец, крестов, колтов, цепей и других украшений. Куда это все девалось? Анненков и сам не знал, – он смешивал драгоценности со всяким хламом, складывал в мешки и отвозил под названием «ненужных вещей» в свой полтавский хутор. Лучшего способа хранения нельзя было и придумать: сокровища лежали в мешках, заваленные хламом, никто их не трогал, никто ими не интересовался; интересовались и завидовали только арабским лошадям и лебедям Анненкова, бывшим на хуторе. Один из соседей долго пытался купить лошадей и лебедей, все было безуспешно; сосед привлек себе на помощь полицейского пристава. Анненков любил заниматься у себя химией; полиция нагрянула к нему ночью и обвинила его в делании фальшивых денег; на Анненкова это так подействовало, что с ним случился удар, от которого он и умер.
Хутор со всем хозяйством продали за дешевую цену с молотка, – лебеди и лошади достались соседу, хутор – жене пристава. Мешками, в которых были сложены «ненужные вещи» никто при этой истории не поинтересовался.
Приставу скоро пришлось выйти в отставку; на службе его не принимали, запасы на черный день скоро вышли на содержание большого семейства; в маленьком хуторе можно было только жить, прокормиться уже в нем было трудно. Пришлось распродавать домашние вещи. Начал пристав выбирать всякий хлам из мешков и к удивлению своему наткнулся на целый склад золотой посуды.
Не сказав ни слова своим домашним о находке, он везет посуду в соседний город (Лубны или Ромны) к золотых дел мастеру, который и покупает золотые вещи на сплав; чтобы вес был точен, с посуды была сколота вся греческая эмаль; пристав, получив кругленькую сумму, зажил припеваючи, не трогая до поры до времени других мешков, не рассказывая о их содержимом домашним. Скоро он умирает скоропостижно; дети после его смерти разрыли мешки и начинают «играться» великокняжескими драгоценностями, нисколько не подозревая об их стоимости.
Однажды они украсили свою собаку великокняжескими бармами и выбежали с нею на улицу; собаку в этом уборе увидел не безызвестный в археологическом мире еврей Столяров, который обратился к матери детей с просьбой уступить ему игрушки. Та согласилась, попросив взамен уступленных игрушек купить детям игрушек на ярмарке. Столяров продал бармы и другие византийские эмали, полученные от детей, мировому судье, мировой судья известному собирателю византийских эмалей Базилевскому, который пожертвовал потом все свое собрание в Эрмитаж.
По словам детей, с которыми Хвойка виделся уже тогда, когда они были взрослыми, после уступки Столярову эмалей у них еще осталось несколько мешков с игрушками, о ценности которых никто и не подозревал. Судя по воспроизведенным рисункам большинство игрушек были колты, цепи. Все эти вещи дети закидывали в разных местах хутора, который уже перешел в другие руки.
Хвойка поехал к новым владельцам хутора и попросил позволения покопаться в одном из уголков усадьбы, указанном детьми пристава. После первых же ударов лопатой им была найдена золотая цепь великолепной византийской работы. На владельцев хутора это произвело такое впечатление, что они за право продолжать раскопки запросили огромную цену, которую Хвойка не смог дать. Владельцы хутора продолжали работу Хвойки сами – но безуспешно, большая часть древностей была заброшена в старый пруд с таким илистым дном, что добыть из него вещи было дело мудреное.
Такова судьба киевских великокняжеских драгоценностей, – по мере того, как Хвойка сообщал мне все эти перипетии своих поисков Анненковского клада, получалось впечатление, что он, как будто на самом деле не дается в руки. К довершению всего золотая цепь, попавшая в руки Хвойки и переданная им впоследствии в киевский музей, была украдена из витрины музея неизвестными мужчиной и дамой. Это, если не ошибаюсь, было единственным похищением из Киевского музея.
Раскопки Хвойки возле Десятинной церкви были необыкновенно удачны. Он попал на остатки великокняжеского терема, в котором внутренние стены были покрыты дорогой эмалью, фресками, нашел камень с высеченною на нем монограммою Великого князя Владимира, нашел мастерские, где подготовлялась та византийская эмаль, дешевый секрет приготовления которой теперь потерян.
Самая же драгоценная находка состояла в том, что под кучей человеческих костей, где много было разрубленных черепов, лежал запрестольный серебряный крест корсунской работы с иконою, на которой был изображен святой Федорий в честь замученного Федора Варяга. Самоцветные камни, украшавшие крест, не отличаются особенной ценностью, но честь кресту, стоявшему за престолом богатого храма была велика; завален он был телами защитников церкви и во всем совершенного походил на тот крест, который получил Владимир после своего крещения в Корсуни, под сенью которого крестился русский народ.
Находка креста произвела такое впечатление, что Хвойке предполагалось поручить произвести раскопки на казенный счет на всех замечательных местах Киева. Для Хвойки, который уже давно прокопал все свое состояние, влез в долги, такое предложение было очень приятно; он составил себе подробный план, мечтая о новых открытиях, как вдруг оказалось, что он не достоин такой чести, – вместо него присылают ученого археолога Милеева (теперь тоже умершего), который стал продолжать раскопки около Десятинной церкви. Хвойка умирал, но на сдавался, – на последние гроши он одновременно с Милеевым продолжал раскопки в усадьбе Петровского около Десятинной церкви, нашел древнее языческое капище, привел в восторг патриотических кликуш, которые решили, что правительство должно купить усадьбу Петровского и сделать ее национальной особенностью. Кончилась эта историия ничем; у Хвойки не было средств продолжать раскопки, Милев вырыл шиферную гробницу, которая уже раньше была вырыта Петром Могилой, зарывшем ее в таком же виде, в каком она была найдена; потом гробница была вырыта Анненковым, который обобрал с костей все украшения, послав часть их в Университетский музей, где их разобрали в разные витрины без указание на место находки («распылили»); когда гробница была вырыта вновь третий раз, не могли уже сделать заключения, кто в ней был погребен – ее решено было предать земле. Дело о раскопках в старом Киеве было отложено в долгий ящик. В это время Киевский музей был уже открыт.
Для Хвойки оставалось единственное и главное убежище – пост хранителя древностей музея; он хранил те сокровища первобытного человека, которые вырыл сам. В маленькой комнате хранителя собиралось самое разнообразное общество: тут были только настоящие любители старины, которые забывали свои ранги, лета, политические окраски, в этой атмосфере можно было дышать свободно.
Доступ в кружок Хвойки был так же свободен, как и доступ в Запорожскую Сечь, сюда собирались люди чистые сердцем, наведывались и «репортеры», для собирания ученого материала, который пускался в оборот под собственным флагом. Хвойка уже перед самой смертью рассказывал мне, как один юркий начинающий «ученый» выслушал его теорию об окраске костяков, выработанную им после долгих и тщательных раскопок, немедленно все записал, сделал сообщение от своего имени в ученом обществе, напечатал это сообщение и преподнес со своею подписью «от автора Хвойке».
Хвойка не был «скупым рыцарем», – он щедро наделял результатами своих работ всех желающих, лишь бы были приняты эти сообщения в корректной форме с упоминанием его имени, но тип бесцеремонного «хищника» был для него невыносим.
Последние грандиозные раскопки Хвойки были в окрестностях Киева в селе Белогородке, великокняжеском Версале, окруженном грозной крепостью, выдерживавшей до самого последнего времени нападения кочевников. В летописи сохранилось о Белогородке такое сказание.
Когда Владимир ушел в Новгород, то печенеги окружили Белгород, не давали возможности жителям выйти и томили их голодом.
Когда уже совсем решено было сдаться, один старец посоветовал вырыть два колодца и из последних остатков сварить киселю и опустить в кадке в один колодец; сварить сыты и опустить в кадке в соседний. На другой день белогородцы послали печенегам своих заложников, а вместо них пригласили к себе не более 10 печенегов, с тем чтобы они видели, откуда белогородцы берут себе пропитание и чтобы они убедились, что белогородцы могут выдержать осаду до бесконечности.
Печенеги осмотрели колодцы; начерпали ведром белогородцы из одного киселя, из другого сыты, поели сами, потом дали печенегам; они поели и удивились, – попросили дать им киселю с собой. Белгородцы отпустили им целую корчагу киселю, князья поели, подивились, отпустили заложников, взяли своих и ушли восвояси.
Прошло более девятисот лет после описываемого события. Белогород обратился за это время просто в село Белогородку: роскошные храмы, терема, укрепления – все было разрушено, остатки взяла на сохранение земля. Хвойка открыл укрепления, храмы, терема, нашел богатые изразцы, украшенные эмалью, роскошные фрески, но посреди всех этих богатых зданий не было ни одного предмета из прошлого. По словам белогородцев все сокровища с храмов и теремов, золотые и серебряные колокола, утварь, украшения, оружие, библиотека – все было свалено в те колодцы, в которых некогда были приготовлены кисель и сыта, когда были взяты татарами стены крепости и город запылал в огне. Хвойка как и всегда пошел за народным сказанием и летописью и начал искать колодцы. Недалеко от западной части остатков соборного храма были найдены два дубовых сруба: колодец и тайник. Вести о нахождении места, где были спрятаны сокровища моментально разнеслась по Белогородке; через пять минут после открытия колодцев все ее народонаселение сбежалось поголовно, в то же самое время тучи народа бежали из соседних деревень: огромная толпа усеяла все окрестности и с трепетом ждала, когда земля отдаст скрытые драгоценности предков потомкам. Интересны были для народа эти сокровища, но еще интереснее было найти старые книги и грамоты, в которых заключается «старая правда» на устоях которой покоилась крестьянская жизнь. Оказалось, что земля держит свои сокровища крепко, несколько лет подряд рылся Хвойка, дошел в тайниках до 16, а в колодцах до 23 метров глубины (уровень воды в Белогородке на 26 метрах глубины), положил много трудов, денег; углубляться вниз нужно было с большими предосторожностями, потому что грунт оказался не надежный, а срубы очень страдали от времени. Дошли, наконец-то, до крыши тайника, которая, обвалившись, разбила драгоценную стеклянную и эмалевую посуду, лежавшую наверху; уже извлечены были на свет божий несколько разбитых черепков, но в это время разверзлись хляби небесные, колодцы стали заливаться водой, в них стали выделяться удушливые газы; рабочие, возбужденные надеждой увидеть скоро в своих руках то, о чем говорила тысячелетняя сказка, и не думали бросать дело, – отливали воду, которая грозила их затопить, стояли в ней по колена, мерзли от осенней стужи; на смену их готова была прийти новая «когорта самоотверженных», отступления не полагалось.
Хвойка стоял на верху колодцев: больной, промоченный до костей, тоже не думал куда-либо прятаться в непогоду. Вдруг он видит, что кругом колодцев забегали на поверхности трещинки, как молнии во время грозы.
«Хлопцы, тикайте»! – кричит он вниз не своим голосом. Прошло несколько ужасных секунд, выбежали хлопцы по боковым траншеям, устроенным на случай опасности и вслед за этим раздался оглушительный треск обвала: завалились колодцы. Все обезумели от ужаса при громовом крике разгневанной земли. Бросились к лопатам и начали еще более заваливать землей разрытое место. Велика была скорбь Хвойки и его сотрудников.
На другое лето на месте разрытых колодцев зеленеел огород, а на третье Хвойка снова решил раскопать колодцы. Достал хорошие средства на раскопки, заключил условие с хозяином земли. Белогородцы были уверены, что именно Хвойка, а ни кто другой, выроет их земли их славную старину.
Надежды белогородцев были тщетны: смерть уже занесла над неутомимым тружеником свою косу. Хвойке удалось только раскопать остатки алтаря, над которым был построен сарай и над сгоревшими остатками здания он нашел хорошо сохранившуюся чудной византийской работы золотую икону с одной из первых славянских надписей. Эта иконка доставила Хвойке много счастливых минут перед кончиной.
Заслуги Хвойки в археологии очень велики, – весь отдел древностей Киевского музея воздвигнут на его трудах, ученые Западной Европы чутко следили за работами киевского археолога; имя его, произносимое на ученых заседаниях Лондона, Кембриджа, Парижа, всегда сопровождалось сочувственными возгласами, а у французов даже громкими аплодисментами. Самое же главное то, что Хвойка давал собой пример молодому ученому поколению, среди которого немало уже теперь выдвинулось под его влиянием людей, работающих не для карьеры, не для ученых степеней, чуждых ложного самолюбия и той особенной зависти, от которой так часто страдают наши ученые люди.
Вечная память отошедшему учителю, честь и слава его последователям и ученикам, разрабатывающим малоизвестную и мало разработанную еще в России науку, которая возвысит наше общество, открыв перед ним широкий исторический горизонт, познакомив его с теми заветами прошлого, которые таит в себе наша мать-земля.
А.Н. Александровский
Киев. 14, Осиевская. (Лукъяновка).
СПИСОК ВИКОРИСТАНИХ ДЖЕРЕЛ ТА ЛІТЕРАТУРИ
Інститут Рукопису НБУВ. – Ф. X. – Спр. 7135
Інститут рукопису НБУВ. – Ф.Х. – Спр. 18686. Арк. 167
Інститут рукопису НБУВ. – Ф. 153. – Спр. 101
Державний архів Одеської області. – Ф.153. – № 321 – Арк.5
Науковий архів Інституту археології НАНУ. – Ф.2. – №№ 3-5
Александровський А. Спогади за професора Володимира Бонифатьевича Антоновича / А. Александровський // Син України Володимир Бонифатійович Антонович. У 3-х томах. – К.: Заповіт, 1997. – Т.1. – С. 352-358.
Vokolek V. V.V.Chvojka, prukopnik ukrajinske archeologie / V.Vokolek // Prace Musea v Hradei Kralove Serie B. – 1965б. – IX. – C. – 127– 150.